Угнанным на работы в Германию не повезло в разной степени – кому больше, кому меньше. Из трех братьев Михаила Карпука, проскочившего перипетии по малолетству, под вывоз попали двое. Первым забрали 21-летнего Александра – в цинковые шахты западнее Ганновера. Тяжело привыкал после высоковских просторов: каждый день под землю к вагонеткам с рудой, где сплошное «ахтунг!».
Его жизнь изменила авария: внезапно сломалась опора, успел сообразить, что сейчас накроет старика-мастера. Секунда решала – толкнул немца так, что кубарем полетел. Немец опешил от такой наглости, но после понял, кому обязан жизнью. С той поры у Александра завелась рейхс-
карта на усиленное питание, фактически стол офицерского состава. Зажил как у Бога за пазухой, сухую колбасу в пайке получал.
А чтобы дружба не стыла, снабжал мастера добротной самогонкой.
Самогон присылали из дому – хороший, не суррогат. Из житней муки, двойной перегонки. После первой выходила мутноватая, еще раз доводили до кипения и пропускали пар через змеевик. Вытекала чистая, как слеза, с не снившимся водке градусом. Оставался характерный запах, но вкус был исключительный.
Самогон разливали в литровые бутылки. В Пульве надергивали аир, в котором интересовал корень, мать его тщательно вымывала, делала продольный разрез и опускала в бутылку – создавалась иллюзия лечебного снадобья. Закрывали обычной пробкой и заливали сургучом. А на бутылку приклеивали фиктивный рецепт, что брали у доктора пани Гвозновской.
Подарок клали в буханку хлеба, предварительно выбрав мякиш, и зашивали на глазах у почтового начальства, чтобы бутылка в дороге не разбилась. Посылка шла пару недель и была для получателя стратегической. В письме приходил ответ, содержащий помимо прочего просьбу: еще!
Второй брат, Леонид, попал в Мемель, теперешнюю Клайпеду, и работал на перегрузке зерна на суда. Жили в бараке, довольно голодно. Хлеб с опилками и баланда из брюквы были их рационом.
Александру дважды давали отпуск – дело рук спасенного мастера. Раз не поленился завернуть к брату в Мемель, покормил в хорошей столовой. Сделал официантке заказ, она карточку взяла, вырезала купоны и принесла все на подносе по списку. Несколько оставшихся купонов Александр не стал забирать, оставил официантке. Ее реакцию трудно передать: пятилась с этим богатством и кланялась, кланялась…
Во второй отпуск Александр до дома не доехал, ссадила с поезда жандармерия. Карпук бумаги тычет: «Я в отпуск!», – а ему в ответ, что нельзя, идут бои… Сказали ехать обратно на работу, он и вернулся, а скоро пришли американцы…
Союзники дальше пошли на восток, навстречу советской армии. У восточных рабочих были все возможности остаться на Западе, и многие воспользовались – приятели Александра и его девушка Шура.
А он не поехал – дурака, говорил, свалял. Как разберешь, где лучше? Кругом развернулись советские пункты, вещали громкоговорители: «Дорогие граждане, возвращайтесь на Родину!» И расписывали все прелести. Пластинки играли народные песни в исполнении хороших хоров – у Александра слезы навернулись, так домой потянуло. «Нет, хлопцы, не могу, не поеду с вами!»
А те поехали – в Уругвай, в Парагвай, в Канаду, в Штаты… Некоторые даже в Австралию.
Оставшихся собрали так ласково, спокойно, но стоило перейти в нашу зону, нежность как рукой сняло. Организовали роты, отделения – и давай муштровать.
Прежде чем перевезти в лагерь, всех повели на санпропускник. Огородили веревками кусок речки, служившей границей советской зоны, выдали по кусочку мыла, тряпки вместо мочалок. Хлопцы вещи оставили наверху, спустились к воде налегке. Намыливаются, трут друг друга, шутят. Кто-то поднял глаза, что на берегу делается, а там солдатня внаглую рассовывает их имущество по карманам.
Первая реакция – оцепенение, а потом через речку обратно в американскую зону. Многие побежали-поплыли, союзники не стреляли. Александр был среди тех, кто остался стоять как вкопанный.
Выгнали их на берег, дали одеться – и на машинах в немецкие казармы, держали до поздней осени – фильтровали. Тех, кто вроде не замазаны, – в составы и на восток. Ехали в направлении Львова, и Александр в дороге надумал удрать и пробираться домой, а то ведь запрут в какой лагерь…
Состав шел медленно и так дотянулся во Львов на товарную станцию. Еще темно было, Карпук приготовился, стоял возле дверей. Потихоньку соскочил с чемоданом. Мимо шли какие-то парни, железнодорожные рабочие – пристроился к ним. Говор похож, спросил: «Хлопцы, как мне на поезд на Ковель?» Провели, показали.
Потом за ним направились люди в гражданке, нырнул в какой-то двор. Документов никаких, у канцеляриста остались в поезде. Спрятался за дровами – слышит, так и есть, проверка документов. Вышла женщина: «Кроме вас бильш никого не було». Подошел к ней потом: «Дякую, хозяйка, ты мэнэ спасла!» Она еще чаем напоила его и к поезду провела.
Так добрался домой, обычный крестьянский сын – то в одном месте работал, то в другом. Восемь десятков лет на свете прожил.
Леонида, который был на погрузке зерна в Мемеле, освободили раньше и после проверки СМЕРШем отправили на фронт. Он был хозяйственный, перенял умения от родителей. Еще до передовой на марше забил быка и так разделал тушу, что повара уговаривали остаться при кухне. А он уперся: хочу на фронт!
Ну и попал, закончил серьезным ранением под Кёнигсбергом. Получил из дому письмо и в минуту затишья развернул в пустой немецкой траншее. При свете луны любовался красивым отцовским почерком. А тут фриц откуда-то выполз и метров со ста шарахнул по белому листу… Письмо пробил и плечо, пуля вырвала кусок мяса. Леонид раненым и вернулся, долго ходил на перевязки в Высокое. Потом перебрался в Брест, в артели работал фотографом.
Самый старший, Николай – тот самый, что в Первую мировую малышом читал солдатам стишок, а потом служил в войске польском, – отправился на фронт в 44-м и тоже понюхал пороху. Он был поопытнее, знал, почем фунт лиха, и прошел войну без серьезных царапин.
Так, пройдя пол-Европы, братья вернулись домой. Пощадила их война.
Хотите оставить комментарий? Пожалуйста, авторизуйтесь.