По вальсу Штрауса питейные забегаловки, поговаривают, назвали из-за репертуара, который исполняли на углах инвалиды с аккордеонами, а им наливали «сто грамм».
В Бресте возле ресторана барачного типа, прозванного в народе «деревяшка» (на этом месте стоит «Брестпроект»), играл слепой летчик Володя. Мать приводила его на угол Пушкинской и Советской, потом он смещался к заведению и заводил «Раскинулось море широко» или «Прощайте, скалистые горы». Лет тридцати или немногим больше, в черных очках в летной форме. Когда пел «Журавли», даже привычные к его присутствию люди с трудом сдерживали слезы.
Инвалидов тогда было много. Вера Михайловна Утгоф рассказывала про безногих на дощечках с колесиками на оживленных перекрестках. «В гимнастерках, с медалями, лица спитые. Все им давали деньги, милиция не очень гоняла». Им не надо было петь или музицировать, вида было достаточно. А потом в один день никого не стало, отец народов сослал на Валаам… Менее искалеченные еще какое-то время оставались. Пели в пригородных поездах фронтовые песни, уличные…
Но мы отвлеклись. Поэтическое название «Голубой Дунай» мало соответствовало сути выкрашенных в единый цвет питейных забегаловок, которые, как грибы после дождя, стали расти в послевоенные годы практически по всему СССР. Пьяные деньги — с незапамятных времен верное средство наполнения бюджета, они поддерживали экономику разрушенной войной страны. А для многих мужчин, вернувшихся с войны, рюмочные и пивные были средством адаптации к мирной жизни. Здесь за кружкой пива они спорили, беседовали за жизнь, лили слезу по прошлому.
«Дунайчики» были синими или голубыми, с белыми дверьми и наличниками. Весной цвет обновляли. Красили надешево, разбавляли, от этого стены долго сохли, пачкая посетителей… Пол нередко был земляной, обильно посыпанный опилками — политые пивом, они давали стойкий запах. Столы могли заменять перевернутые бочки из-под пива, тоже залитые, с неубранными остатками потрохов и чешуи.
Широкая витрина диссонировала с узенькими входными дверьми — как шутили, чтобы не разбежались. Спиртное часто продавалось с нагрузкой, ставили табличку «Без закуски не обслуживаем». Приходилось брать дополнение в виде салатика, огурца или вареного яйца, которое чистили на стол. Рядом крутились бабуськи и пацанята с сушеной рыбой. Посетители не барствовали, брали штучку на пять мужиков, по очереди занюхивали.
В чекушках и поллитровках пробка сверху заливалась сургучом. Бывалые открывали с шиком, били по днищу (гидравлический удар!), придерживая пальцем пробку, чтобы ни капли не пролилось. Недопитую поллитровку затыкали скомканной газетой.
Сургуч пихала в рот малышня — жевали, представляя, что это шоколад, но быстро выплевывали.
Не путаем «дунаи» с ларьками на розлив, таких тоже было множество. В них водку и закуску продавали через окошко, а выпивали на ходу без всяких столиков. Закончив работу, продавщица закрывала окошко ставнями с железными клёпами.
«Голубой Дунай» был на углу Пушкинской и Советской сразу за продовольственным магазином, другой — близ угла Куйбышева и Мицкевича, еще по обе стороны Московской у Кобринского моста. Тамошние шутили: «Кем работаешь?» — «Переводчиком. От „Голубого Дуная“ пьяных через улицу перевожу».
Еще один «дунайчик» стоял в конце ул. Куйбышева, где та спускалась к реке, — его сняли в конце пятидесятых, когда начали намывать песок для моста. Крепкого спиртного в этом павильоне не припоминают, акцент был на прохладительные напитки, лимонад, пиво, мороженое — возможно, с учетом близости к реке.
Другое дело тот, что стоял на углу улиц Мицкевича и Советской, — здесь разогревались, когда шли на танцы в парк.
Помимо «Голубых Дунаев» были еще всевозможные рюмочные, пивные, чайные. Популярную точку живших на Киевке железнодорожников называли любовно «чи́та», что означало «Чайная имени Льва Толстого», другие — просто чепок.
Свои места были на Граевке. Виктор Владимирович Морозов, послевоенный мальчишка, рассказал картинку: у рюмочной близ пересечения Красногвардейской и Чернавчицкой лежит бравый мужик в пиджаке, усы помесь Буденного с Чапаевым, хрипит, как помирает. Дневное время, никого взрослых, и прибежавшая жена обратилась к игравшим неподалеку пацанятам лет десяти-двенадцати: «Деточки, помогите занести!» Тащить недалеко, дома через три — за конфеты согласились. Вцепились вдесятером, как муравьи, приподняли и почти волоком по обочине. Рассказчик, как сейчас помнит, держал за пуговицу. Живописная процессия: безвольно откинутая голова волосами по песку, благо не было тротуара, по земле, и ноги — ботинки с заклепками. Рядом плачет жена, а ему хоть бы хны, на подъезде к дому стал немного брыкаться…
Василий САРЫЧЕВ
Хотите оставить комментарий? Пожалуйста, авторизуйтесь.