Служившие у немцев в полиции вызывали у населения негатив, больше не тем, что в полиции, а тем, что местные. Отношение к полицаям в наших краях и где-нибудь в Смоленске или Ельце при схожести ощущений не могло не отличаться по сути. Если в восточных районах они были предателями, то здесь советская власть и двух лет не просуществовала, много разного наворотила и физически не успела произвести переворота в умах. И родину здешние полицаи предали скорее не в отношении государства – в лице оставшихся за чертой соседей, знакомых, таких же горожан.
Кто-то шел за пайком, кто-то – за маленькой властью, кто-то искал реванш – как С. из Шпановичей – здоровый бугай лет двадцати пяти, которого в деревне считали дурачком «недоделанным», а немцы приняли служить в полицию.
Обмундировали не сразу. Черная форма с серыми воротниками, пилотка с серой обводочкой, брюки галифе, сапоги, кожаный ремень – все это появится потом. Брестчанин Збигнев Журавлев вспоминал, что первые месяцы полицаи ходили в советском обмундировании. На Брест-Полесском стоял эшелон – не то разбомбленный, не то брошенный – в нем много чего было, от красноармейской формы до бочек селедки. Збигнев с соседом, таким же мальчишкой, набрали селедки («хорошая, крупная!») и прихватили по пилотке. Вынули звездочки и носили. А потом пилотки отобрали полицаи: просто сняли с головы и носили сами, пока не получили форму.
Только на второе лето оккупации немцы обратили на это внимание: 28 июля 1942 года газета «Наше слово» опубликовала сообщение под заголовком «Запрещено ношение советских униформ».
«Комиссар Бреста п. Бурат издал распоряжение, которым строго запрещает ношение униформы советской армии. Если гражданские лица носят какие-то части советской униформы, они должны иметь отчетливые признаки («виразнi ознаки») для определения их гражданского статуса. Всякие военные значки, к которым относятся также и пуговицы военной униформы, должны быть сняты. С лицами, кто не будет выполнять этого распоряжения, будут поступать как с военнопленными, бежавшими из лагерей, а в данном случае – как с партизанами».
О размере вознаграждения можем судить из зарплатной ведомости служащим полицейского отделения на рынке за январь 1944 года:
«Радченко Иван: становище – полициянт, категория – 6, месячная ставка 560 крб, подоходный налог 36.55 крб, налог ком. сам. (возможно, комитет самопомощи. – В.С.) 0.73 крб, для выплаты нетто 522.72 крб.».
Другой характерный документ – на выдачу продовольствия сотрудникам вспомогательной полиции, датирован маем 1943 года. Картофель распределялся в зависимости от должности и размера семьи – от 39,5 кг до 15 кг на месяц, а некой Анастасии Котульской, единственной в списке женщине, – 11 кг. Всего на 31 человека – 818,5 кг. Крупа («грютце») – всем поровну – по 2,210 кг (в общей сложности на 94 чел. – 207 кг). Сахар («цукер») – по 1,105 кг, тогда как в марте было 1,070 кг – жить стало лучше, жить стало веселей…
Кто-то из стариков рассказывал, что в его местах полицаев вооружали странными на вид бельгийскими винтовками, обойма – пять патронов на человека. Для партизан такая винтовка была бессмысленна, потому что бельгийских патронов не найти. Была бы трехлинейка – имело бы смысл нападать, чтобы завладеть оружием.
Год-полтора полицаи чувствовали себя в безопасности, пока не развернулась «партизанка» и немцы стали привлекать их к карательным экспедициям – садили на машины и везли куда-нибудь за Ямно «бить бандитов».
Михаил Емельянович Шумко из Тельмов вспоминал:
«К полицаям из местных отношение в народе было плохое – при том, что до войны не любили тех, кто нанимался работать в советские репрессивные органы. Хорошие хозяева или их молодежь в полицаи не шла – это были лентяи, которым не хотелось работать, а тут накормят, дадут форму и власть. Был один полицай из своих в Братылове – потом партизаны его забрали и убили, один в деревне Велюнь – тоже партизаны убили. То же случилось со своим полицаем из деревни Селяхи. Кончилось тем, что к 1943 году местных полицаев в округе уже не было.
Через Братылово проходила дорога, ведшая в Брест из Жабинковского района. С восточной стороны от Братылова вдоль дороги стояло несколько хуторов. Полицаи устраивали в этих домах засады. По этой дороге жители деревень шли в Брест обменивать продукты на соль, спички, керосин – полицаи таких и поджидали. Не пропускали ни одной подводы, выходили из дома, забирали продукты и заворачивали людей обратно. Кормили их немцы, не кормили – полицаи сами добывали себе еду».
Жили полицаи в «постерунках», как называли в народе на польский манер – отделениях, постах. По-немецки звалось «шума-постен», пост вспомогательной полиции. В Государственном архиве Брестской области можно найти заявки постов в Управление жандармерии Брест-Литовска. «Прошу выдать продукты питания на 22 чел. для Мотыкал» — как положено, по-немецки («Их битте ум аусгабэ д. лебенсмиттельпровиант фюр Мотыкалы фюр 22 персонен») – и подпись: начальник мотыкальского шума-поста «цугфюрер унд коммандант» Панасюк.
То же из Домачево – на 22 человека. Из Чернавчиц – на 15 человек, подпись: фельдфебель Тарновский.
«В Чернях, – продолжает Михаил Шумко, – «постерунок» представлял собой отдельно стоящий дом, вокруг которого вырыли траншею, с двух сторон оплели дом плотом и обсыпали землей, чтобы вести оборону в случае нападения. Другой «постерунок» был в Збирогах, еще один – во Вторых Тельмах. Этот тельминский партизаны окружили, перебили полицаев, кто не сумел удрать, а дом сожгли, от него треть деревни загорелась…»
Хотите оставить комментарий? Пожалуйста, авторизуйтесь.