Был ноябрь. Стояли морозы. Галина Васильевна с младшей дочерью Верочкой шли по дороге, подняв воротники. Хотя щеки Веры горели краснотой, то ли от холода, то ли от волнения.
— Вот, мамочка, твоя палата, номер семь, — поправив прическу и потерев виски, сказала Вера. — Все мы, я, Мария, Леночка, будем тебя проведывать через день, по очереди. Если что-то срочное — звони, номера я записала… Лечись, здесь тебе будет хорошо.
Оставшись с собой один на один, Галина Васильевна задалась вопросом: что же мне будут лечить? Слава Богу, дожила до восьмидесяти и серьезных проблем со здоровьем нет. А то, что другой раз поднимется давление, «занервничает» желудок и зрение становится слабым, так это ли беда?
Размышления Галины Васильевны прервала санитарочка. Она с большой, как казалось, такой неудобной шваброй в руках, ворвалась в больничную палату и начала возить по полу серой тряпкой. Через несколько минут в палату заглянула молодая, в маленьких очках, врач. Она измерила старушке давление, послушала, как бъется ее неспокойное, растревоженное сердце, и сказала:
— Лечитесь… Отдыхайте…
Лечилась и отдыхала Галина Васильевна в больнице чуть больше недели. Людей в белых халатах стеснялась, в глаза лишний раз им не лезла, с пациентами всегда была сдержанной и вежливой. Больше всего женщина сидела в своей палате: читала любимого Куприна, вязала спицами носочки внукам или просто смотрела в окно. Ее взгляд останавливался на медработниках, которые бежали-спешили по своим делам, на толстых, откормленных котах. Тянуло к окну старушку ожидание любимых дочерей. А те, как и обещали, приходили строго по очереди. В разноцветных коробках приносили сок, в целофановых, шуршащих пакетиках — зефир и мандарины, конфеты и пряники…
Как-то перед традиционным тихим часом в гости к Галине Васильевне заскочила Зоя, как ей казалось, излишне болтливая и шумная женщина из соседней палаты.
— Ну что, как настроение перед дорогой? Не переживаете. И там люди живут. Кстати, говорят, что неплохо. Мою знакомую, правда, одинокую женщину, тоже поселили на социальную койку. И ей очень даже хорошо живется в казенных стенах.
— Зачем пустое говорить, — прервала монолог Зои разгневанная неожиданно услышанным санитарка, — распустила язык, как помело…
Галина Васильевна молчала. Большими, словно испуганными, глазами смотрела она из-под очков на двери больничной палаты. Ей так хотелось, чтобы на пороге появилась хотя бы одна из ее девочек и сказала, что все сказанное языкастой Зоей не что иное, как выдумка, наговор.
Однако только во второй половине следующего дня порог больницы переступила ее средняя дочь. Мария подтвердила, что на семейном совете было решено: в городской квартире и без присмотра она не сможет жить одна. А у всех свои семьи, работа. Поэтому дом для людей «золотого возраста», как она сказала, не самый худший вариант.
Галина Васильевна дочь не перебивала. Она просто-напросто молча смотрела на свою кровиночку и ничего не понимала. И только в памяти всплывали воспоминания: как на последние деньги купила она старшей Марии к выпускному платью ниточку искусственных жемчужин, как тяжело болела младшенькая, как ее материнское сердце разрывалось на куски, когда после неудачного замужества успокаивала свою Леночку словами: «Ты не первая и не последняя. А в жизни по-разному бывает».
…В больничной палате с закрытыми окнами стоял густой дух. На невысокой тумбочке возле кровати лежали нетронутая коробка зефира, очки и раскрытая книга с избранными произведениями русского классика. У Галины Васильевны не было никаких мыслей, сил, желаний. Она или спокойно, закрыв глаза, лежала, отвернувшись к стене, или молча смотрела в потолок.
Через несколько дней Галины Васильевны не стало. Не все поверят, что свою дорогу в вечность она вымолила у Бога… Не все додумаются, что холодной осенней ночью она избавила себя и своих любимых девочек от позора.
Галина ПУПАЧ
Хотите оставить комментарий? Пожалуйста, авторизуйтесь.