— Распишитесь здесь, — сказала нарядная учительница начальных классов 1 сентября 2018 года, когда мы, родители, за руку с волнующимися первоклассниками в астрах и гладиолусах вошли в наш первый класс после линейки.
— О чем?
— О том, что вы знаете, что ребенок будет учиться по новой программе.
— Так она каждый год новая, — беззаботно брякнула я и расписалась в каком-то бланке совершенно беспечно. А зря.
Изменения в белорусской образовательной системе, разработанные Минобром в 2016 году, поставили задачу уравнять количество часов русского языка и белорусской мовы в начальных классах. Новшество вводилось постепенно: сначала во втором классе, через год – во втором и третьем, через два года – пришел черед и четвероклассников. Интересно, что на многих информационных порталах, в том числе и государственных, тогдашняя реформа называлась экспериментом. Да и сами учителя-словесники поначалу не верили, что подобное новшество закрепится, настолько это выглядело нереально с точки зрения педагогических канонов обучения. Вспомним, например, К.Д. Ушинского, который утверждал, что второй язык, особенно его орфографию и грамматику, можно давать ребенку только тогда, когда он «хорошо, твердо и полностью» усвоил грамматику и письменность языка, который культивируется в семье.
При одновременном же их изучении получается то же самое, как если бы при изучении математики три урока в неделю обучение шло бы на базе десятиричной системы, а два – скажем, восьмиричной или двоичной.
Проблему усугубляет то, что русский язык и белорусская мова – не просто родственны – это, по сути, два варианта восточного славянства. Вспомним сельское вполне белорусское присловье, которое мы все слышали, приезжая в гости к нашим бабушкам в деревню: «Я табе рускай моваю кажу…» А ведь известно, что чем родственнее второй язык, тем позже его можно добавлять на фоне изучения первого, во избежание когнитивной путаницы. То есть одновременно учить китайский и английский эффективнее, чем китайский и бирманский.
Может быть, эту проблему реформаторы пытаются решить постоянным добавлением в школьные учебники явных полонизмов: «цвяток радзімы васілька» уже не «цвяток радзімы», а «кветка валошкі». Эту, мягко говоря, спорную тенденцию сегодня озвучивают и старшеклассники, и родители, и даже учителя: то тут, то там возникают «белорусские» слова, которых отродясь не было ни в словарях, ни в литературных произведениях, которых не знают ни ученики, ни сами педагоги.
Наши личные семейные итоги наблюдений за экспериментом плачевны. Старшие дети, которые учились по старой системе с преимущественным акцентом на русскую словесность, сдавали ЦТ по русскому языку на 98 баллов, становились победителями школьных и районных олимпиад. Последние двое, школьные «билингвы», до сих пор путают на письме оканье и аканье, -тся и -цца, жи-ши и жы-шы. Но главное, помимо того, что у старших детей не было путаницы в орфографии, трудностей в овладении орфограммами и словарными словами — у них не было того печального стойкого отторжения от школы, которое мы, неравнодушные родители, сегодня с трудом преодолеваем у младших. Я уж не говорю про то, что добавление «параллельного» второго языка не только сократило число часов на изучение ведущего языка школы, но и создает бесполезную непродуктивную нагрузку на зрение и опорно-двигательный аппарат маленьких школьников. Окулисты и ортопеды не дадут соврать.
И наконец, нельзя сбрасывать со счетов гипотезу, что искусственный билингвизм может провоцировать развитие психиатрических искажений личности.
Юлия ЛОГАШЁВА
Хотите оставить комментарий? Пожалуйста, авторизуйтесь.