Тимофей Зиновьевич Ильевский – коренной брестчанин. Его отец Зиновий Борисович приехал в наш город после войны. Военный корреспондент, он быстро пошел по карьерной лестнице в областной газете «Заря». По крайней мере на памяти Тимофея отец всегда был ответственным секретарем газеты. Детство будущего режиссера Брестского академического театра драмы прошло в атмосфере редакционной суеты и, наверное, сильно повлияло на его будущее.
– Когда ребенок бегает по таким коридорам – среди странных людей, из него, наверное, тоже получается любопытный человек, – говорит Тимофей Зиновьевич. – Помню увлекательные рассказы Елены Шиловой, послушать которые в кабинете редактора собирался весь творческий коллектив. Я сидел на папиных коленях и слушал, как живут люди за границей, в каких-нибудь экзотических странах типа Вьетнама. Это было очень интересно.
– Почему не пошли в журналистику?
– Ну, мой папа был человеком в возрасте. Когда я окончил восемь классов, он сказал: «Мужик должен получать профессию». И выбрал для меня «серьезную» специальность «автоматика и телемеханика» в железнодорожном техникуме. Папа сказал: «Будешь телевизоры чинить, можно подзаработать». Только на втором курсе я окончательно понял, что телемеханика к телевизорам никакого отношения не имеет.
– Вы бросили техникум?
– Нет, окончил с красным дипломом. Надо делать хорошо все, за что берешься. После окончания поехал в «Щепку» – поступать в артисты. В «Щепку» не взяли, в Щукинское, ГИТИС тоже не прошел. Зато поступил в отдельный батальон засечки ядерных взрывов. Это батальон смертников – нужно было засечь вспышку и успеть передать информационный сигнал, а потом… накрыться ядерной волной. Но не жалею. Не знаю ни одного мужика, который бы после армии хуже стал. А вот те, кто ее не прошли, сплошь и рядом – женоподобные существа с капризами, расхлябанностью и неумением держать язык за зубами. Мужчина должен уметь терпеть.
– Вы – везунчик или всего добивались трудно?
– Мне везло с людьми. Встречи с Сергеем Ивановичем Евдошенко, Татьяной Викторовной Зарембо, Александром Александровичем Козаком стали определяющими. К Сергею Ивановичу я попал в народный театр Дворца культуры профсоюзов, когда работал на машиностроительном заводе (в перерывах между летними попытками поступить в театральный). Он меня поддерживал после очередного провала – в театральные вузы я напрасно пробовался 6 раз подряд. А Татьяна Викторовна, хоть и била жестоко, особенно на первых порах, но я благодарен ей за все, что она сделала для меня. По крайней мере теперь слова белорусских критиков выслушивать не так больно. Потом – Козак. Он присматривался ко мне. Однажды на фестивале детских театров мы показывали спектакль театра-студии «Раёк» «Ромео и Джульетта», после этого Сан Саныч подошел ко мне: «Давай-ка, парень, попробуем работать». Сначала предложил преподавать актерское мастерство на театральном отделении музыкального колледжа. А потом я вошел и в штат театра.
– Вы можете сказать работодателю с твердостью: «Попробуйте меня!» или идете туда, куда выводит судьба?
– Трудно сказать. На заводе я работал наладчиком контрольно-измерительной аппаратуры. Там платили за то, что вверенная тебе техника просто функционирует. Иногда днями ничего не надо было делать. Это просто мука какая-то! После 6 лет заводской работы появилась идея создать молодежный театр-студию. Мы искали помещение – присматривались к кинотеатрам «Зорька», «Летний». Оглядывали подвалы, в которых сегодня секонд-хенды. Беру однажды велосипед и еду к Евдошенко на Белое, где он рыбку удил. Сергей Иванович посмотрел на меня: «Тима, ты совсем сумасшедший? Тут бы спасти тот театр, что на бюджете». Я подумал: старый человек, что понимает? Но столкнулся с правдой жизни: никто из артистов народного театра, которых мы подбивали бросить работу ради искусства, не оставил ставки медсестры, инженера, лаборантки и так далее. Один я ушел. На заводе у меня зарплата была 300 советских рублей, а я поступил на 75 – машинистом сцены в ЦМТ.
– Как к этому отнеслись домашние?
– Жена и дети появились позже. У родителей мой «крутой поворот», мягко говоря, восторга не вызвал. Но ЦМТ тогда возглавлял Валерий Воронович, человек творческий. Татьяна Зарембо руководила художественным отделом. Они собирали вокруг себя людей, с которыми можно было большие дела ворочать. Появилась даже идея перепрофилировать ЦМТ в эстетическую школу, воспитывать новых людей – образованных, интеллигентных. Спустя полгода Татьяна Викторовна предложила мне полставочки руководителя театрального кружка, и пошло-поехало… Так что судьба выталкивает на какие-то вещи, их нужно заметить и сделать усилие над собой.
– Вас волнует сиюминутное или вы не следите за текущими новостями?
– Более чем волнует. У меня две спутниковые тарелки на крыше дома, смотрю новости по разным каналам. Не хочу и не могу отстать от жизни. Как можно выражать со сцены что-либо, если ты не в материале жизни?
– Одно время в моду вошли политизированные спектакли с намеками на сильных мира сего. Как вы смотрите на появление подобных произведений на сцене?
– Это интересно тому, кому интересно. Мне – не интересно «вчера в газете, сегодня – в куплете». Есть глубинные вещи. Ведь режиссер рассчитывает на вечность. В классическом произведении заложено важное: политическая ситуация меняется, а проблемы остаются. Зачем жить? Как любить? Предавать – не предавать? Верить – не верить?
– Но хотят ли наши соотечественники задаваться глубинными вопросами? Не мельчает ли театр?
– Мне кажется, что мельчает. Но это серьезная тема, которую надо анализировать. Белорусский театр задыхается от недостатка профессионалов. Кроме актеров, режиссеров, художников, которых готовят белорусские вузы, театру нужны художники по свету, бутафоры и многие другие мастера постановочной части. В России таких специалистов готовят. В белорусских же театрах зачастую работают случайные люди, самоделкины. А быть актуальным в современном искусстве без владения современными технологиями невозможно. Другая сторона – люди никак не поощряются. Не говорю о деньгах – морально. В свое время в Брестском театре служило много народных, заслуженных артистов. А сегодня? Целое поколение артистов, которые должны иметь эти звания, осталось без внимания. Людям нужны не деньги даже – признание. Звания почему-то оседают в столице.
– Многие, глядя со стороны, считают вас человеком неулыбчивым, слишком грустным.
– Я – стоический пессимист, меланхолик, это правда. Понимаю, что все грустно в этом мире, но стоически все переживаю.
– Как же вам удается сочетать режиссерскую профессию с такими личными качествами? Разве режиссер не должен заражать артистов своей энергией и даже подчинять?
– Подчиняется стадо. А с актерами надо уметь договариваться. Они – сотворцы, соратники. Режиссеру и актеру надо взаимно влюбиться, понравиться друг другу. Если есть дрессура, режиссуры – нет.
– Несколько лет назад на международном фестивале «Белая Вежа» критики с удивлением отметили ваш спектакль «Преступление и наказание»: надо же, какая достойная постановка в брестском театре. Такое удивление вас оскорбляет?
– «Преступление» – не показатель. Это все же инсценировка романа, единственная на тот момент в Беларуси. Другое дело – замах брестского театра на чеховские «Три сестры». Пришли люди со своим пониманием Чехова и выговаривали: зачем Ирина ходит в платье, похожем на абажур, зачем музыка Курехина в классической постановке? Нет «чеховской атмосферы» – таков был общий лейтмотив.
– А что означает «чеховская атмосфера»? Мне никогда не удавалось узнать.
– Чехов был недоволен постановками Немировича-Данченко и Станиславского – считал, что они ничего в его пьесе не поняли. И у них были полупустые залы поначалу. Потом ореол вокруг этих имен стал расти, их постановка превратилась в канон. И теперь на этот канон все равняются. А у меня своя «чеховская атмосфера» – она соответствует тому, как я, режиссер Ильевский, понимаю Чехова.
– Недавно театр отметил ваш юбилей. Пожив полвека, вы почувствовали жизненную силу, когда уже точно знаешь, куда идти дальше?
– Нет. Есть ощущение, что завтра можно ляпнуться с новой постановкой. Ну вот, скажут, мы же говорили, что он НИЧЕГО не умеет, вот вам и доказательства. Никто не вспомнит, как что-то получалось. Вообще, не понимаю, как люди угадывают: «Это спектакль Ильевского». Мне интересно каждый раз «прыгать в сторону». Идти по натоптанному – скучно.