Обещанная история Василия Николаюка из Кобринской волости. В беженстве, когда началась Гражданская война, он какое-то время служил в Красной гвардии, был комиссован по ранению.
Когда в начале 20-х годов, согласно договоренностям Рижского мира, у бывших беженцев с западных территорий появилась возможность вернуться домой, Николаюка назначили начальником эшелона возвращенцев. На границе с Польшей их много дней не пропускали: сидевшие в Минске на оформлении документов начальнички занялись вымогательством. Люди отдали сколько могли, но требуемую сумму не собрали. Николаюк нес мзду с таким настроением, что если не возьмут, расстреляет из нагана.
Наконец, эшелон пропустили, и он пришел в Брест.
Василий с родителями обосновался в деревне Мыщицы ныне Жабинковского района. Здесь он стал членом ячейки нелегальной КПЗБ. В 1925 году решили отметить 1 мая акцией в Кобрине. В Озятской гмине (по-старому волости) закоперщиком был Николаюк.
Для получения инструкций, как себя вести и что делать, поехал в Брест. Остановился у знакомого на Вульке, пошли с ним на явочную квартиру КПЗБ (в нынешней нумерации ул. Куйбышева, 47, недалеко от нынешней студии телевидения).
В явочной квартире жила пожилая еврейка. Никаких инструктивных бумаг она не дала, сказала только: «Не видите, что сейчас делается!» В это время в Бресте начался еврейский погром. Били окна, витрины и самих владельцев. Евреи прятались, на улицах их избивали. На второй день пошли грабежи, мужички из деревень приезжали на телегах, нагружали возы добром. Так продолжалось, пока Пилсудский не прислал на наведение порядка своих легионистов.
Николаюк по возвращении рассказал в деревне обстановку. Акцию решили не отменять и действовать на свой страх и риск. 1 мая полсотни парней пошли строем через деревни с написанными от руки транспарантами. В каждой деревне у полиции были информаторы. Митингующие пришли в Кобрин на площадь перед банком, где уже была выставлена трибуна к 3 мая – национальному празднику Польского государства. Взошли на трибуну и стали произносить речи. Собралась толпа зевак и сочувствующих.
Появились полицейские, завязалась борьба. Один полез на трибуну, и Николаюк, в это время выступавший, заехал ему кулаком и забрал карабин. Другому полициянту – прикладом в голову. С двумя добытыми карабинами бросился бежать к Мухавцу, бросил оружие в воду, одетый переплыл на другую сторону.
Обсушился и ночью пешком отправился в небольшую деревню, где имел заказ сложить печь. Несколько дней занимался, закончил внутренние работы и поднялся на крышу заканчивать дымоход, когда приехали два полицейских на роверах – за ним. Хозяин попросил дать Василию закончить работу – оставалось положить с десяток кирпичей. Полицейские подождали, Николаюк с большего закончил, оставил трубу неоштукатуренной – и его забрали, доставили в тюрьму в Кобрин, потом перевезли в Брест. Здесь его допрашивали. Сюда в тюрьму пришла еврейка с ул. Куйбышева, с которой разговаривал на явочной квартире, но она Василия не узнала. Он приезжал к ней в костюме, шляпе – а тут обросший, в рабочей робе. Обобщил для себя, что, возможно, ячейка КПЗБ связана с охранкой, и с той поры к революционной деятельности охладел.
Часть участников кобринского митинга задержали, остальные назвали друг друга во время допросов. Полицейские все допытывались, кто «кировник» – закоперщик митинга. После этого к отцу рассказчика приклеилось прозвище Кировник.
С открытием концлагеря для политических в Березе-Картузской его отправили туда. Закона здесь не было, а было право силы, охрана творила что хотела. Допытывались, какую связь имеет с Россией, раз командовал эшелоном, но он все отрицал. Загоняли под ногти иголки, делали какие-то немедицинские уколы, держали на воде и хлебе. Замуровали кирпичом так, что не мог сесть – думал, конец…
Тем временем младшая сестра Ольга отправила телеграмму в Америку старшему брату, который там осел, поехав на заработки. Брат послал свою жену, австрийку, сюда с деньгами, собрали подписи, что берут Василия на поруки. Братовая заплатила 500 долларов, и Василия отпустили. Несколько лет приходил в себя, но очухался.
После Березы-Картузской женился в деревню Петьки. В 1939 году купил и перевез дом, но собрать до конца не успел, началась война. В сентябре 1939 года пришли немцы и почти сразу – советы.
В неделю безвластия Василий поехал на ровере в Озятский постерунок покопаться в документах. Держал целью узнать, кто же «стукачи», работавшие на охранку? И выяснил: шурин, муж сестры, исправно доносивший все, что Василий делал, и еще несколько друзей!
Николаюк эти документы взял и поехал к шурину. Тот стал отнекиваться, но Василий показал бумаги и выложил себе на колени наган, который носил в кармане. Сестра бухнулась на колени: «Братыку, не губы моёго мужыка!» Это возымело действие, Василий дал шурину пару оплеух и ушел восвояси.
О том, что было при немцах, мы рассказали в прошлой главе. Прямо из тюрьмы Николаюка отправили на работы в Германию. По прибытии на распределительном пункте спрашивали, кто какую имеет специальность. Василий ответил: «Я рольник» (крестьянин). И его отправили под Познань на хозяйство к бауэру, отставному подполковнику. У того были на фронте два сына-офицера: летчик и танкист. Кроме отца на хозяйстве работал молодой полячок. Василий нашел подход, и хозяин был им доволен. Но потом пошел искать земляков, и кто-то донес агроному, что Николаюк ищет общения, и агроном отдубасил его палкой.
Василия отправили рыть окопы оборонительной линии – там же, под Познанью. Копал добрых полгода, получил ревматизм. Был переведен на более легкую работу: чинил инструмент, делал топорища, черенки к лопатам.
Потом его повезли дальше в глубь Германии. Втроем сумели бежать из эшелона, прятались по лесам и двигались на восток. Залезали в сады, в оставленные немцами дома, искали там продукты. Обнаружили брошенный склад, а возле него – оборудованную буржуйкой сторожку, в ней и жили до весны 1944-го.
Как-то ночью вдруг услышали русскую речь. Два советских разведчика обратили внимание на дым из буржуйки, приказали выйти. Один спросил: «У кого время есть?» Напарники указали на Василия, у которого были карманные часы. Разведчик их тут же конфисковал. Привел к старшему лейтенанту, и тот взял в оборот: «Ну что, фашисты!» Ему ответили, что такие же фашисты, как и он сам, рассказали свои истории.
Когда на допросе выяснилось, что Николаюк был в Красной гвардии, его назначили начальником конторы, занимавшейся на Познанщине изъятием крупного рогатого скота. Работал там чуть не год – конфисковывали скот в бауэрских имениях и отправляли на восток. Из России приезжали парни, девушки, собирали скот в стада и гнали его своим ходом через всю Польшу, Белоруссию – в Россию. Скот гнали весь 1945 год до снега. С первым снегом прекратили: стало нечем кормить.
Примерно в августе 1945-го года Василий Николаюк вернулся в родные края. По дороге в Петьки остановился в Кобрине у Степуры, который работал в больнице фельдшером, и узнал от него, что в больнице есть кто-то из Петек. Пошел посмотреть – сын!
Примерно через месяц после возвращения Василий Николаюк слег, скрутило так, что полгода лежал в больнице почти без движения, кормили с ложки. Сын перед школой и после занятий забегал его покормить, а вечером кормила родственница. Выписался полуинвалидом. После этого зимой и летом носил штаны из овечьей шкуры и лет за пять выгрелся, победил болезнь. И дожил до 77 лет.
По признанию сына, в конце жизни Василий Игнатьевич воспринимал советскую власть хуже любой из предыдущих. Твердил, что в 1918-м надо было идти не в Красную гвардию, а к батьке Махно, и еще много чего сегодня непечатного. Выговаривал все это уполномоченным, ходившим с требованием подписаться на заем, другим представителям власти, и семье было только хуже.
Хотите оставить комментарий? Пожалуйста, авторизуйтесь.