В город на границе с Афганистаном капитан Бляхер прибыл в феврале 1948 года. В дивизии, к которой он был теперь приписан, с военных не сходил летний загар.
Доложился командиру полка, тот отправил на оформление, а там штабной, взяв документы, расплылся: «О, к нам Абрам Моисеевич!..» И поехало.
На фронте еврей, не еврей — человека мерили по другим критериям. А в мирное время, пока Бляхер праздновал в немецком своем коммунизме, в Союзе пошел душок, борьба с космополитизмом.
Столкнувшись в Термезе с антисемитизмом, Аркадий стал складывать в голове пасьянс: не вызвали на экзамены в военно-юридическую академию, в отличие от сослуживца, с кем вместе отправляли аттестаты, из Германии перевели не в Белорусский или Украинский военный округ, как других, а в Термез…
«Есть на свете три дыры: Термез, Кушка и Мары» — справедливость фольклора Аркадий почувствовал скоро. Неделями дул афганец, песок на зубах, вода отвратительная, летом жара под пятьдесят.
В туркестанском пекле заныли раны, трясли малярийные приступы. Аркадий уже понимал, что в армии хода не будет и, по совету старшего брата, демобилизовался по состоянию здоровья.
Из Термеза ехал с пересадкой в Москве. Путь неблизкий, в дороге потратился — заглянул в сберкассу за наградными. И на тебе, денежная реформа: накопившееся выплатили в соотношении 1:10.
Чем горевать, порадовался: полутора годами раньше, приехав первый раз в отпуск, снял все фронтовые деньги — внушительную сумму, не то тридцать, не то сорок тысяч (инженеры получали 800-900 рублей) и отдал родителям, собиравшимся строить дом.
Двадцать пять — не сорок, поступил в Минский юридический институт. Мужская часть курса состояла из фронтовиков, два Героя Советского Союза, а девчонки сплошь после школы. Вольные разговоры однокурсников их сильно шокировали, и девочка-староста жаловалась куратору.
В 1949 году Аркадий женился на девушке по имени Фаина, которую знал до войны. Двух стипендий, пусть одна и повышенная, на студенческую семью не хватало. Аркадий уже сожалел об армии. После третьего курса узнал, что в Главлите (Главном управлении по делам литературы и издательств при Совмине БССР) нужны цензоры-политкорректоры. Выдержал собеседование и, получив должность, перевелся заочно на журфак.
В 1951-м Аркадию предложили должность цензора в Бресте с предоставлением жилплощади.
Брестский обллит занимал комнату на четвертом этаже облисполкома. Штат — четыре человека, включая двух цензоров и начальника спецчасти. Начальница отдела, вреднющая, верноподданная, в каждом видела врага советской власти, работать с ней было сложновато. В кабинет часто приходил заносчивый парень в гражданском, моложе Бляхера, и, указывая на Аркадия, говорил: «Пусть выйдет!»
«Это сотрудник», — осторожно замечала начальница, но куратор морщился. И ходил Аркадий по облисполкомовскому коридору, одолеваемый тяжелыми мыслями: тесть, профессор истории Михаил Поташ, был в 1937 году репрессирован и сослан в лагерь. Замечательную имел трудовую книжку: комвуз, институт Истории партии при ЦК КПБ — и дальше сторож райпромкомбината. Бляхер судимость тестя в анкете не упомянул, написал просто: проживает в селе Дзержинское, Красноярский край, и это умолчание его угнетало, можно было строго получить за сокрытие. Пронесло, но жил под большим страхом — натерпелся больше, чем на войне. На этом фоне заболел — попал в тубдиспансер с затемнением на легком, года четыре стоял на учете.
В обллит под грифом «Секретно» постоянно шли списки Главлита с перечнем авторов, чьи творения подлежали изъятию из библиотек. Такие книги уничтожались: в Бресте все, в Минске — за исключением двух экземпляров, которые передавались в библиотеку спецфонда в Доме правительства, для работы в ней требовался специальный допуск. «Сводный список книг, подлежащих исключению из библиотек и книготорговой сети», так он назывался, представлял собой типографски изданную брошюру страниц на двадцать-тридцать. Он постоянно обновлялся и с определенной периодичностью приходил уже с другим содержанием.
Помимо того, под грифом «секретно» приходили фамилии запрещенных авторов. Тухачевский, Якир, Бухарин, Троцкий, десятки литературных фамилий — со списком ходили по библиотекам, ездили в районы. Найденные книги изымалась из фонда в присутствии сотрудника обллита и уничтожались на месте. Сложности это не представляло: почти везде было печное отопление. Отход от него задал работы: брестчанка Людмила Борисовна Щедрова, начинавшая трудовую деятельность во второй половине шестидесятых в библиотечном коллекторе, вспоминала, что ее первой трудовой задачей было рвать произведения Хрущева.
Аркадию Бляхеру в его цензорскую пору не было и тридцати. Часто ходил по службе в художественные мастерские и был в неплохих отношениях с художниками. В живописи не разбирался и сосредоточивал внимание на точности воспроизведения портретов членов Политбюро, сверяя по специальным эталонам.
К примеру, Владимир Старчаков написал картину «Хлеб — государству»: телеги везут зерно, и на первой подводе — портрет Сталина. У цензоров были фотографии-эталоны членов Политбюро, и Бляхер сличал, все ли точно. А Старчаков стоял наготове с кисточкой: где подправить?
Бляхер старался идти навстречу художникам, но нес ответственность за каждый разрешительный штамп. На душе было неспокойно: вдруг потом кто придерется.
Занимался не только художниками — куда пошлют. В канун выхода цензурировал ночами «Зарю», бланки мелкопечатной продукции.
Бывал по службе в театре. Постановки в обязательном порядке предварительно обсуждались комиссией. Бляхер на обсуждениях отмалчивался, мнение высказывала начальница: «Политических ошибок нет, можно показывать». Но решающее слово было за представителями обкома партии.
В цензорах Аркадий Моисеевич проходил пару лет и ушел в статус подцензурного: в 1952 году устроился корреспондентом в «Зарю».
Хотите оставить комментарий? Пожалуйста, авторизуйтесь.