В последний вечер, 27 июля 1944-го, оккупанты огрызались из всех орудий. А где-то в полтретьего ночи все затихло. Только машины гудели: немец уходил.
Перед рассветом, темно еще было, мать тряпки с мальцов сорвала, кричит радостно:
— Сыночки, боже, их нету! Ушел синяя чума!
Гриша, Коля, Федя и Ваня Зыщуки оставались на поле под Заказанкой. Мать попросила: Васенька, беги узнай, живые ли?
Вася двинул не напрямки — с другими мальчишками видел, где немцы устанавливали мины.
Пока шел, насмотрелся: один убитый около Буга, другой, уже вздутые. Лицо черно от запекшейся крови: немецкий снайпер бил точно в лоб. В стороне каска, ППШ и саперная лопатка, рядом — чуть вырыто. Только начали окапываться, снайпер и накрыл. Один совсем молодой, руки детские, другой поживший. В шинелях, вещмешки на плечах… Вася здорово напугался, а еще запах — на такой жаре: ничто на свете так не зловонит, как разлагающийся труп. Бойцы одолели танковый ров и метров сто не доползли до кладбищенского бункера.
Потом, когда искал коров в болоте у Буга, еще на двоих с Ваней наткнулись — тоже снайпер в голову.
После тех, у кладбища, Вася собрался с духом и пошел дальше по смуге — высокой траве, а слева и справа песок, где могли быть мины. Рядом поле соседа, а в животе урчит — решил, нарву гороха у дядьки Василя, а дойду до Заказанки — там яблок полно. Заказанцы на яблоках жили, рыбалке и пчелах.
С такими хорошими планами только Вася к гороху, как откуда-то крик: «Иди сюда!» У копны сена лежит раненый, одежда подранная, ноги укутаны в шинель.
Вася подошел, съежившись: страшно… Что там у раненого на уме? Автомат рядом…
— Видишь сухое дерево, там санбат. Сбегай, сынок, пусть помощь дадут! Ноги перебиты, почти сутки лежу…
Что делать, шморгнул пару стручков и побежал через поле на хутор Горбатюков, где сухое дерево. Повезло не наступить на мину: возле противотанкового рва уже наши наставили, боялись, что немец пустит танки.
Вася бежал, а из траншеи смотрели сотни глаз, только каски выглядывали: добежит — не добежит. Большую часть мин можно было заметить: земля глинистая, не вкопаешь по такой сухоте, особенно на дороге. Ставили больше в готовых ямках — ухабах, выбоинах от колес, припорашивали травой или землей. Одну заметил, вторую, третью, четвертую — все противотанковые — сам на обочину и бороздой, бороздой.
Так дошел до санбата, там часовой по-украински:
— Чого, хлопче, треба?
Вася давай объяснять:
— Там капитан, ноги перебитые, просил, чтоб дали помощь.
До войны погон в Красной армии не было, и мальчишки считали: если звездочки, то капитан, если лычки — старшина. Минуты не прошло, как мужчина в фуражке и в белом халате, а за ним две крепкие тетки выскочили из палатки. Отвязали лошадь-монголку, запряженную в фронтовую тележку, приспособленную под полевые нужды: «Садись, покажи где!»
Тут ракеты зеленые откуда-то из Прилук пошли — значит, чисто все, разведка дает добро. И стали бойцы выходить из окопов — измученные, грязные, только зубы блестят. Пошли на дорогу строиться, командиры каждый своих проверял.
На повороте Вася попросил:
— Тетка, останови, дальше сами.
— Сиди, покажешь!
— Да сами найдете, лежит у озера в копице! А мне в Заказанку Гришу, Колю искать…
Спрыгнул с санбатовской фурманки, а на дороге тренога, оператор стрекочет камерой. Снимал санитарок и увидел Васю: постой-постой… Снял с помощника пилотку, на мальчика приладил, похлопал по плечу: «Подрастешь, героем будешь».
Через десяток лет Зыщук увидит себя в кинохронике — в драных штанах и криво надетой пилотке. Стоит и машет, как оператор велел, а мимо течет солдатская колонна без конца и без края.
Хотите оставить комментарий? Пожалуйста, авторизуйтесь.