Эта «губа» была в Бресте не единственной. По принадлежности не скажу, но более известна другая, на Красногвардейской, простоявшая заброшенной пару десятилетий и получившая вторую жизнь: ее удачно вписали в конструкцию строившегося магазина «Санта». Брестчанин Виктор Владимирович Морозов, послевоенный граевский мальчишка, рассказал, как в 1954-м на гауптвахте отбывал сутки солдат-кавказец и очень красиво пел грузинские песни, охрана не препятствовала.
Валентина Дмитриевна Бищук, чье детство прошло на той самой Куйбышева частной застройки (сейчас район магазина «1000 мелочей»), вспоминает: когда на берегу Мухавца соорудили пионерский пост, становившийся в каникулы местом притяжения ребятни, гонять в футбол сюда приходил живший в центре города Миша Мошенский – Михаил Леонидович, который лет через тридцать организует «Санту». Такие параллели – конечно, натяжка, но, с другой стороны, – жизнь…
Могу предположить, что в середине-конце сороковых, когда военных в городе обитало не меньше, чем гражданских, мест штрафного содержания было больше.
Из приказа войскам Брестского гарнизона от 22 августа 1945 года:
«В ночь на 20 августа 1945 лейтенант С. выполнял обязанности офицерского патруля, находился в нетрезвом виде. При задержке военнослужащих учинил с ними драку на улице, призвав на помощь несколько патрулей. Находившийся вблизи внутренний наряд окр. «Смерш» 5 гв. ТА вмешался и пытался прекратить драку. Лейтенант С. приказал патрулям силой погрузить наряд окр. «Смерш» в машину и доставить в комендатуру. В пути следования старшине были нанесены побои, а старшему лейтенанту пробита голова.
Лейтенанту С. – 10 суток домашнего ареста с удержанием 50 процентов денежного содержания за каждые сутки ареста.
Подпись: Начальник Брестского гарнизона гв. генерал Синенко».
Эти шалости, как и наказания за них, были уже признаком мирной жизни. В войну «губа» была понятием больше импровизационным, и не только на нашей стороне. В Задворцах ближе к концу оккупации железную дорогу охраняли мадьяры. Техники у них не было, передвигались на лошадях.
Задворский переезд охраняли два закарпатца-червоноруса Иван Кубыниц и Иван Поддубный, говорили и по-венгерски, и по-украински. Приходили на хутор поить и подковывать лошадей. Часто общались с работавшим на хуторе жителем Задворцев Василием Милевским и однажды пожаловались, что командир ни за что наложил суровое взыскание. Под арест в мадьярской армии не сажали – в качестве наказания подвешивали за руки. Обычно висели по 5 минут: дальше теряли сознание. А на червонорусов командир, видно, крепко был зол – назначил подвесить на полчаса. Они рассудили, что после такого наказания в старости станут калеками. И попросили Милевского помочь уйти в партизаны.
Не буду пересказывать всю историю, упомянул ради наказания: на войне как на войне.
Мирное время ставило все в другие рамки. Владимир Николаевич Губенко, служивший в Северной группе войск с 1955 по 1958 год, вспоминал, что по тогдашнему уставу на гауптвахту мог отправить командир отделения. В их полку к аресту шла негласная «нагрузочка»: били по заду алюминиевой ложкой. Имелись исполнит ели, лупившие с мастерством. Звучит невинно, а боль страшная, и когда солдат после отбытия суток мылся в бане, цвет его тканей служил лучшим назиданием.
В роте даже вывешивали список проступков: опоздание в строй, пререкания с командиром, невыполнение приказа… И цену за каждый – сколько полагалось «ложек» в каждом конкретном случае. К примеру, пререкания стоили по пять ложек в сутки. Если попал на губу первый раз, полагались еще пять вступительных. Солдат мог выбрать, получить «ложки» сразу или растянуть удовольствие.
Как было на «губе» на Куйбышева, судить не берусь. Может, не так и плохо: арестованные маялись безделием. Мальца из соседнего дома, пятилетнего Толика, солдат с гауптвахты спрашивал: «А где твоя мама?» – «На работе». – «Люблю малышей, у которых молодые мамы…» Соседи по камере ржали, а ребенок хлопал глазами, не понимал смысл шутки.
Все зависит от человека. Гауптвахта была в два этажа и выходила торцом на 112-й дом, тоже двухэтажный. Наверху в чердачном помещении жила третьеклассница Света Спиридонова, ровесница и подруга рассказчицы, окно выходило на гауптвахту. Арестованные солдаты с ними разговаривали через свои зарешеченные окна. Светина мама была портниха, и девочки показывали солдатам, что пошила мама.
Еще один юный житель дома, пятилетний Дима Гакамский, работал у солдат почтальоном – носил записочки соседке Лиде и получал за это значки, звездочки – все, что арестованный мог открутить со своей амуниции. Мальчишки играли в войну, и эти трофеи были ценные.
Получательница записок, романтичная девушка лет семнадцати, время от времени принимала знаки внимания благосклонно. Но старшая сестра ее опекала с материнской строгостью. В свои двадцать семь она минула невестинскую пору, считалась взрослой женщиной. Марина Григорьевна была инженер-строитель, преподавала в техникуме – серьезный, состоявшийся человек. Одного у нее тогда не было – счастья.
Хотите оставить комментарий? Пожалуйста, авторизуйтесь.