Брест доживал под немцем последние дни, когда Антон Максимович велел собираться: едем в Пружаны.
Мама была уже на родине мужа, а он с дочерьми ждали до последнего: не хотелось оставлять дом без присмотра. Нина и Мура девушки взрослые, обеим за двадцать, но папа мужчина, решение за ним.
Уже было страшно: пустынный город. Нина выходила на перекресток Карбышева и Маяковского — хоть бы собака мелькнула, в четыре стороны ни души. Последние отъезжавшие судачили, что надо осторожно, Пушкинская заминирована, хотят все взорвать при отходе.
На вокзале последние эшелоны. Патрульные жандармерии спросили, почему едут на восток? У сестер хороший немецкий — гимназия и бабушка тевтонских кровей — ответили, что на Белосток: поезд шел как-то кругом. И немцы поверили.
В Оранчицах задержались у папиных знакомых и встретили здесь ту ночь, когда подходили русские, а немцы давали деру. Спрятались в сарае и слышали рядом их речь. Немцы обрадовались стоявшему возле сарая папиному велосипеду (прихватили из Бреста поездом) и даже не заглянули в сарай.
Когда стала грохотать артиллерия, Максимовичи вслед за оранчицкими побежали в поле и залегли среди колосьев. Слушали над собой свист снарядов и молились.
Наконец стихло. Добрались до Пружан и оставались еще пару дней, пока не освободили Брест.
Папа задержался и дальше: в Бресте нечего было есть, и он ходил по деревням поденщиком. Кому рожь сожнет, кому по хозяйству — расплачивались кто хлебом, кто кусочком сала… А Нина с Мурой отправились домой.
Шедшие колонной танкисты охотно взяли девчат на броню. Так верхом на Т-34 Нина с Мурой въехали в Брест.
На Московской спешились. Вокруг пепелища, шагали на Маяковского в переживании, не сгорел ли их дом. На счастье, остался цел, только в шкафу пусто. Многие возвращавшиеся обнаружили исчезновение одежды. Догадывались, откуда ветер. Особый спрос был на женское. Нина работала на спиртоводочном заводе, и подруга подарила ей юбку и кофточку. Девушка была на седьмом небе, выгладила и повесила в шкаф. Теперь досадовала, что не взяла в Пружаны.
Шарили явно не немцы. С чердака бабушкиной половины спустились в квартиру и, что увидели, забрали, включая Нинину обнову. Уходя, всадили в замок пулю.
Осенью папу убили. Ехал к дочерям в Брест, вез в мешке заработанные продукты. Поезда шли не пассажирские — товарные. Из-за мешка, видно, и порешили, под Жабинкой выкинули из поезда. Тело нашли на рельсах, опознали по документам.
Власти сообщили не дочерям, а его сестре, тоже жившей на Маяковского. У той на квартире жил начальник, договорился насчет машины. И Нина с Мурой поехали забирать папу.
Отец лежал в сарае, уже начали подъедать мыши. Он был железнодорожник, и девушки пошли в жабинковское депо, попросили сбить ящик. Сколотили без крышки, сестры переложили в него папу и привезли домой.
Предать земле не могли еще неделю: ждали экспертизу, а та все не шла. В конце концов Нина пошла в судмедэкспертную контору: вы как хотите, будем хоронить. Пришел старичок, взглянул на тело и черкнул заключение: «Умер».
Похоронили на Тришинском кладбище.
После войны Нина и Мура продолжили работать в бухгалтерии на спиртоводочном. Уполномоченный проводил проверку, опрашивал, что за барышни — и при немцах работали, и теперь — но, на счастье, никто не наговорил. Раз органы вызвали Нину, выведывали про коллег, про соседей. Отвечала так, что сочли дурочкой и больше не тревожили.
Старшая из сестер Алла всю оккупацию провела в Варшаве и вернулась в Брест только после войны.
Хотите оставить комментарий? Пожалуйста, авторизуйтесь.